Ларионова Ольга - Кольцо Фэрнсуортов
ОЛЬГА ЛАРИОНОВА.
КОЛЬЦО ФЭРНСУОРТОВ
Он пришел в себя оттого, что его вдруг извлекли из темноты и теплого,
бережно хранившего его покоя. Он силился понять, что же означает все это -
слепящее пространство, в котором он повис, пронизывающий холод неуютности,
ускользающие точки опоры, которых он почти не ощущал, - но мозг его
отказывался повиноваться ему, и сознание его было пригодно только на то,
чтобы зафиксировать это ощущение холода и окружающей чужеродной пустоты.
Он напряг все силы, чтобы разорвать это оцепенение мыслей, но вместо
окончательного пробуждения вдруг ощутил - не понял, а снова только ощутил,
что он не дышит.
Это переполнило его таким ужасом, что он закричал.
И не услышал собственного крика.
А потом снова стало тепло и почти так же хорошо, как и прежде, и что-то
привычное и нежное окружило его, переполнило, прогнало весь этот
ослепительный, леденящий ужас. Он замолчал и подчинился этой нежности,
которая была ему давно и несомненно знакома; знакома даже не по тому
тепличному, безмятежному покою, который предшествовал его нынешнему
состоянию, нет; окутывавшая, обволакивавшая его нежность, пока без образа,
без какого-то конкретного оформления, была известна ему гораздо раньше.
Она не была предысторией его пробуждения - она была предысторией самого
сна.
Он забылся, счастливый и успокоенный. Вскоре проснулся, уже привычно
ощутил это нежное и всезаслоняющее, склонившееся над ним. Опять уснул. Так
он засыпал и просыпался, и, если вдруг не находил над собой этого
ласкового и теплого, чему не было пока названия, кричал. Правда, крика у
него почему-то не получалось - звуков он по-прежнему не слышал. Но то
заботливое и неусыпное безошибочно угадывало, что его зовут, и тотчас же
появлялось. И снова становилось хорошо.
И так день за днем.
А потом он вдруг понял, что уже некоторое время слышит свой голос.
Правда, только теперь он осознал, что этот беспомощный, отвратительный
писк, который с некоторых пор так раздражал его, доносится не извне, а
рождается где-то внутри его самого. Тогда ему стало стыдно своей слабости
и беспомощности, и он решил больше не кричать. Но само возвращение
способности издавать хоть какие-то звуки обрадовало его, и он начал
потихоньку проверять свои возможности, произнося отдельные буквы и пытаясь
составить из них если не слово, то хотя бы несколько отдельных слогов.
Но попытки его были безрезультатны, потому что ни единого слова он
просто не мог припомнить. Они сплошной, вязкой массой шевелились в
глубинах его сознания, но на поверхность не всплывало ни одно.
Одновременно со способностью издавать звуки возвращалась и четкость
зрения - бесформенное ласковое нечто, постоянно склонявшееся над ним,
стало приобретать черты человеческого лица, давно знакомого, бесконечно
дорогого, но пока не узнанного. Самое странное в этом лице было то, что
оно казалось очень большим, таким большим, что заслоняло все на свете.
Лицо наклонялось ниже, шевелило губами, но слова оставались непонятными -
воспринималось какое-то нежное журчание, то веселое, то чуточку тревожное.
Он слушал радостно и жадно, потому что знал; рано или поздно ясность мысли
вернется к нему, как вернулись зрение и слух, и тогда он начнет понимать,
что же творится вокруг него и главное - с ним самим. Он предчувствовал,
что это понимание придет с каким-то словом, которое он непременно уловит в
общем журчании ласкового голоса, и все станет на свои места, все будет
названо собственными именами, и главное, это ми